ПАМЯТЬ ОТСРОЧЕННЫХ СВАДЕБ
Прознал я, что у красноярцев, супружеской четы Василия Максимовича и Ундины Степановны Еременко подошло время золотой свадьбы. Не утерпел, зашел в гости, и был огорошен с самого начала.
- Не дали нам свадьбу сыграть, - молвила Ундина Степановна, а потом, увидев мой недоуменный взгляд, пояснила: - Понимаете, муж мой тогда был зав. парткабинетом Ирбейского райкома партии. Шла уборочная страда, и как узнал секретарь райкома Белошедов, что его подчиненный вздумал брак регистрировать, и все остальное, что по закону и по обычаю полагается, делать, тут же разгон учинил: «Как это так, - ругался, - идет уборка урожая, а Еременко жениться вздумал!» В общем, бюро райкома состоялось в субботу, а на следующий день, в воскресенье отправили мужа моего на поля района. Так и жили мы больше полугода нерасписанными. Все недосуг было.
А потом, в июне 1947 года ребенок родился, да недоношенный, весил всего одно кило двести граммов. Сказали врачи: умрет. И решили мы, что негоже нашей дочурке без имени в землю уходить, вот и пошел Василий в ЗАГС брак регистрировать, за себя и за меня расписался, и на нее документы выписал. Так что бездетными (уже позднее двух сыновей родили и на ноги подняли) мы переехали в Ванавару, когда мужа поставили секретарем Тунгусско-Чунского райкома партии. Правда, ненадолго ему эту власть дали, уже в следующем году отправили его в село Даурское, ныне Красноярским морем затопленное, начальником политотдела МТС.
- За какие такие грехи карьерой наказали? - спрашиваю.
- За непочтение к родителям, - лаконично ответил сам Василий Максимович.
- Все дело в том, что родители мои были в 1937 году репрессированы, - продолжила рассказ Ундина Степановна, - отца Степана Хрисанфовича Крутикова, тогда директора школы деревни Елтышево Новосибирской области, забрали 12 ноября и через неделю расстреляли. Маму же, Евдокию Юльевну, взяли 18 декабря, дали восемь лет лагерей и пять лет поражения, как тогда говорили, в избирательных правах.
Мама была дочкой священника, еще до революции закончила в Чите епархиальное училище с отличием. По такому случаю, а также в связи с трехсотлетием Дома Романовых в 1913 году отправили ее, как и других лучших учениц, за казенный счет в путешествие до Киева и Петербурга. Диплом об окончании училища дал маме право работать учительницей, что она и делала всю жизнь за исключением времен, когда срок отбывала.
Зона, куда маму направили, находилась на станции Яя Томской железной дороги. Заключенки работали на швейной фабрике. Мама стала мастером цеха. Сидела она с женщинами известными. Кем? Там тогда отбывала свой срок жена Блюхера, сестры Тухачевского, Ларина-Бухарина. Но особенно мама Соню Якир запомнила. Рассказывала: «Смотрю: идет Соня Якир, в одной руке банку из-под консервов с баландой несет, в другой - так же банку из-под консервов, но уже с чаем. А локтями (мороз-то лютый на улице!) полы шубы поддерживает, чтоб не распахнулись. Шуба-то у жены командарма роскошная была. Урки же с нее пуговицы срезали, видимо, для продажи или обмена на что-нибудь».
И тогда мама вот, что сделала. Пуговицы из цеха нельзя было вынести. Так она из кромок ткани, что после раскройки оставались, соорудила тесемки и пришила их вместо пуговиц к шубе. Спустя некоторое время жен наркомов (так их в зоне называли) в какое-то другое место, по рассказу мамы, отправили.
И заплакала вдруг Ундина Степановна, заголосила:
- Что они с семьей нашей сделали, ведь пятеро нас, детишек-то было! - А затем, успокоившись, продолжила повествование: - Самого младшего братика звали Маем, он был грудным младенцем. Не разрешили маме его с собой в зону взять, хоть и умоляла она.
Старший брат Сергей, ему шестнадцать лет было, решил сам себе на жизнь зарабатывать. А мы, дети оставшиеся, отправились в Читу, к сестре маминой. Там же своих ртов хватает. Да и отношение окружающих к детям врагов народа, понятно, какое. Сначала Мая восьмимесячного сдали в детмалютку, через два месяца его похоронили. Потом Ию десятилетнюю, еще позднее Ливу двенадцатилетнего сдали в детдом. Я же через год в пятнадцатилетнем возрасте переехала в Ирбей к другой маминой сестре Анне Юльевне Каменщиковой. Там мы с мужем моим, также как и я, учителем по образованию, демобилизовавшимся в 1945-м из армии, и встретились.
- Неужели раньше, до отправки вашего мужа в Ванавару, люди сведущие не знали, что жена его дочь врагов народа?
- Видимо, недоучли чего-то. Время-то сложное было. В один миг черным становилось серое, и наоборот. К нам в Ванаваре все время один эвенк, начальник районного КГБ в гости ходил, обеды мои расхваливал, обо всем расспрашивал. С его женой Марией Ивановной мы дружили. А потом хлоп: и перед самой районной партконференцией нас - в Даурское. Впрочем, позднее, когда Сталин умер, мужу простили его промах с женитьбой, сделали секретарем Емельяновского райкома партии, да потом и в Красноярск уже не на партийную работу не помешали перебраться.
- Не позволила вам уборочная страда по-человечески свадьбу справить. А как же с золотой свадьбой дело обстоит?
- Получается так, - вмешался в разговор Василий Максимович, - что с приходом осени, как и пятьдесят лет назад, наступает страдное время для нас. Обычная свадьба у нас не состоялась из-за уборочной страды, а золотую свадьбу - тоже справлять некогда. Для пенсионера ныне садовый участок - большое подспорье. Самые разные и экзотические фрукты-овощи выращиваем. Вот смотрите: думаете это кабачок?
Достал хозяин дома из-под серванта какой-то странный, на большую тыкву похожий овощ.
- Нет, ошибаетесь, - это патиссон!
А на прощание Василий Максимович подарил мне маленькую зеленую помидорку, велел положить ее на подоконник, дать поспеть, дождаться, когда сморщится вся, вынуть семена и посадить. И тогда, в декабре на моем подоконнике взрастут кусты томата, а на каждом вырастет не менее полусотни помидорок. Как память об отсроченных уборочной страдой сразу двух свадьбах: обычной и золотой.

1996 г.


Вернуться назад
Напишите мне


 

Сайт создан в системе uCoz